Есть у нас место, которое жители Минска стараются без нужды не упоминать. Каждый, кто читал Пушкина, помнит: «Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох в сума; Нет, легче труд и глад…» Да и те, кто никогда не читал Пушкина, все равно ёжатся при слове «Новинки». Так вот, в Новинках есть интернат. Официально он называется «психоневрологическим интернатом № 3», попросту – «домом психохроников». Там живут люди, у которых почти нет шансов выйти наружу. Люди с неизлечимыми психическими заболеваниями. Многих из них не навещают. Их родные либо умерли, либо – бывают и такие «неродные родные» – постарались вычеркнуть их из памяти как досадную помеху собственной свободе. Словом, речь о людях, живущих в четырех стенах больницы…
Что может украсить такую жизнь? Ничего – и любая малость. А уж если не малость… Эту «не малость» за несколько лет создала Даша Ескевич – сперва студентка-волонтер, потом сотрудник интерната. Она организовала для пациентов художественную студию «Дом». Более того, она стала пытаться вывести своих пациентов (нет, лучше сказать, подопечных) из стен больницы. В мир. Знаю, что в галерее «Подземка» дважды выставлялись картины одного из них – Григория Гришеля. У Григория – тяжелая алалия. Если проще – он не разговаривает. Зато улыбается очень хорошо. И рисует не хуже. Во всяком случае, знакомые художники хвалили.Зачем это нужно Даше – художнице и психологу? В одном из ее интервью я прочитала о барьере, психологически возникающем у так называемых «здоровых» по отношению к так называемым «больным». Я знаю этот барьер по себе. Долгие годы я по кирпичику разрушаю эту внутреннюю стену, воздвигнутую «так называемым» здоровьем. Почему – так называемым? Потому что, если дать себе труд об этом подумать, грань между нормой и патологией окажется призрачной, а главное – временной и ситуативной. «Не дай мне Бог…» – и далее по тексту. И мне. И тебе, Читатель. И каждому из нас. И нашим – страшно даже вымолвить – детям.
Но вернемся к Даше и ее подопечным. Апофеозом разрушения этой стены – поглуше Берлинской, подлиннее Китайской, ибо она опоясывает всех нас – должна была стать выставка. Республиканский театр белорусской драматургии – спасибо служителям Мельпомены и Талии! – предоставил художникам место (пишу без кавычек: некоторые и впрямь оказались художниками)… Можем ли мы представить, что это такое – впервые за годы выйти из знакомых до последней щелочки, до последней царапины, никогда не покидаемых стен? Из запаха – чем там обычно пахнет в больницах? Хлоркой? Капустой? Медикаментами? Мочой? И главное, одиночеством. Как это – хоть на вечер выбраться из мучительного статуса «не таких», бесправных, беззащитных? Из скорлупы отверженных. Отвергнутых здоровым миром. Помилуй, да какой же он здоровый – мир терактов и пандемий? Мир алчных и нищих. Мир цинизма и идиотской попсы… Но это так, в скобках. Вернемся к художникам из Новинок.Стена рухнула с треском, и никто не услышал ее грохота. Она просто пропала – как не бывало. Все – и художники, и зрители, и здоровые, и больные – пели и плясали, водили хороводы и смеялись…
А спустя два дня стену вновь начали возводить. И она стала расти. С нездешней скоростью. В «Белгазете» вышла короткая статья под названием «Шизо-пати» и за подписью Максима Иващенко.Остроумно? Нет, категорически неумно, а главное – противно. Не знаю, долго ли думал тот, кому пришло в голову заглавие. Во всяком случае, чувствовал он мало. Дальше – больше. Цитирую: «те картины, что удалось разобрать в торжественной полутьме праздничного открытия, выглядели вполне обычными: как для арт-терапевтических будней пациентов психлечебницы, так и для никогда особо не умевшего рисовать человека». Вероятно, молодой журналист ожидал чего-то такого… эдакого – гениального сумасшествия a’ la Сальвадор Дали. Но Дали не был душевнобольным (употреблю это слово вместо политкорректного «человек с ограниченными возможностями». В отличие от омерзительного слова «сумасшедший» в нем нет оскорбления: у этих людей, прежде всего, болит душа… Достаточно посмотреть на жуткий рисунок новинковского художника Алексея Рябова «Скамья»). Дали был гениален – в том числе и в самом прагматическом смысле: он умело репрезентовал себя в качестве безумца. Реальные душевнобольные отнюдь не прагматики: вспомним хотя бы Ван Гога или Врубеля. Разница, думаю, понятна… Но не надо впадать в другую ошибку, думая, что Ван Гог и Врубель были гениальны именно благодаря болезни. Возможно, как раз наоборот: болезнь явилась следствием гениальности. Ибо гениальность, как и болезнь, тоже мозолит глаза миру. И жить с ней в этом отнюдь не гениальном мире умеет далеко не каждый. Но ожидать, что любой человек «с ограниченными возможностями» автоматически становится гением – это где-то на уровне пятого класса средней школыОни не гениальные: они – другие. Кстати, ныне это слово все чаще пишется с большой буквы – Другие. Среди наших Других есть талантливый Григорий Гришель (алалия), тонкий график Валерий Артюкевич (детский церебральный паралич), «примитивист» Алексей Рябов (диагноз толком не определен), хорошо чувствующие цвет Сергей Гореликов (посттравматическая деменция) и Нина Дубовик (синдром Дауна). Есть изощренный, матиссовский какой-то автопортрет Константина Ладошкина: у него шизофрения. А есть – наивные, простодушные, красочные, не имеющие художественной ценности, «дошколячьи» рисунки. И знаешь что, Читатель? Мне это нравится. Нравится, что эти люди еще не разучились радоваться. А еще больше мне нравится, что Дарья Ескевич не отбирает в свою студию только способных, не делит людей на «агнцев» и «козлищ».
Кстати, так же поступал наш большой художник, руководитель потрясающей детской студии Василий Федорович Сумарев. И из тех, кто «не умел» рисовать, получились известные и, главное, настоящие художники. К слову: с 15 января в Художественном музее выставка «Сумарев и ученики». Очень рекомендую тебе, Читатель.
Я понимаю, это другое… Там были здоровые дети. Тут нездоровые взрослые люди. Но подход единственно верный – пусть тот, кто горит, кто хочет, кто жаждет создавать что-то из ничего (красок, мелков, слов, нот), получит возможность самовыразиться. Я и сама так работаю со студентами… Во всяком случае, честно стараюсь.
Больше всего меня тронул незатейливый рисунок одного из пациентов, похоже, идеализированный автопортрет, аккуратно надписанный: «Юля я люблю тебя Твой Павил». У Юли – синдром Дауна, что у «Павила» – не знаю. Знаю только, что любовь его давняя и рыцарская. И что у «Павила» есть сердце, где она умещается.
Я не говорю, что у журналиста нет сердца. Думаю, дело в другом – во-первых, в «наивности» человека, который даже не догадывается, что психическое здоровье – категория… ммм… скользящая, и во-вторых, в принятом газетой тоне. Но об этом чуть позже. Сперва о наивности. Подтверждение ей сквозит в следующих словах: «Сцена вначале была предоставлена сочувствующим художественным кругам. Наверное, предполагалось, что они помогут публике разглядеть в представленных работах глубоко затаенные отчаяние, боль, безысходность и право быть услышанными…» Вот этого-то ожидал автор. Ожидал – и не получил. Как говорит молодняк – обломался. И, видимо, обиделся: мол, недодали мне великого самовыражения. Великой боли. Безысходности… Что-то в этом есть садистское – в желании причаститься чужой боли. Развлечься ею. Сочувствующие художественные круги, естественно (как ныне говорят, «ессьно»), выглядят сущими идиотами. Главным образом, потому что сочувствуют.
Далее начинается перечень номеров: кто-то поет, кто-то пляшет, кто-то показывает сценку… Номера разные – одинаков лишь настрой автора. Он резвится. А что ему еще делать? Ведь итог наблюдений выдан не в конце, а в начале: «Все условия, чтобы тягостный ряд разного рода белорусских унылых художественных мероприятий пополнился еще одним, были налицо». Что-то не заметила я уныния на фотографиях, где пациенты «юдоли скорби» танцевали с гостями – и с труппой «Лаборатория абсурда», и с просто заглянувшими «на огонек». В тот вечер в театре было хорошо. Очень хорошо. Как говорится, без дураков.
Теперь о другом. Я подписана на «Белгазету» со дня ее основания. Помню, как желала ей удачной перерегистрации, когда таковая внезапно понадобилась. Я знакома с несколькими ее авторами: это хорошие и талантливые люди. Правда, в последние годы я перестала читать «Белгазету» от корки до корки. А в этом поймала себя на том, что и вовсе перестала. Долгое время я не задавалась вопросом, почему. Просто расхотелось отчего-то. И лишь недавно поняла: из-за тона, в который начала постепенно проваливаться эта – прежде замечательная – газета. Нет, зачатки этого тона присутствовали в ней всегда – легкая ироничность, неназойливость моральных суждений, желание не ставить точки над «і», да и над всеми прочими – сколь угодно «священными» буквами. Но прежде это было средство, дающее газете возможность не впадать в истерику, не устраивать бурю в стакане воды, чем, увы, славится сегодняшняя пресса. И это вызывало симпатию к авторам «Белгазеты». Но постепенно средство превратилось в цель, а ирония – в стёб.
Есть такое понятие в современной философии – «пастиш». Пастиш – это пародия ради пародии, ирония ради себя самой. Ведь настоящая ирония, истинная пародия всегда внутренне серьезна. Она ноет, кровит. Она что-то утверждает, против чего-то возражает, что-то чему-то противопоставляет. Пастиш ни на чем не настаивает, ничего не хочет – пастиш «стебается». Стебается ради стёба. Кусается просто так. В пастише нет грани между «можно» и «нельзя»: если ничто не ценно, значит, какая разница? Можно обо всем, одинаково – ёрнически, одинаково – насмешливо. Главное – выдержать единый тон. Кстати, в итоге он служит газете недобрую службу: авторы, которые прежде имели свое лицо, превращаются в единый образ «ехидного профи». Лица становятся неразличимы.
В отличие, кстати, от Дашиных подопечных: все они разные, это видно даже в самых незатейливых работах.
Снова оговорюсь: в «Белгазете» работают профессионалы и, не сомневаюсь, в основном хорошие люди. И потому я надеюсь на то, что эта грань утерялась не окончательно и не сознательно. Ирония тоже может стать неконтролируемой и перехлестнуть через барьеры – и тогда она превращается в элементарное хамство.
Должны быть границы. Должны. Никто не просит воспевать таланты больных – лишь за то, что они больные. Но есть ситуации, когда можно и промолчать. Не можно – нужно. И дело не только в том, что статья уже натворила много вреда: например, какой-то «доброхот» подсунул ее художникам из психоневрологического интерната. Да, может быть, человек с деменцией (слабоумием) и не поймет в чем дело. А вот человек с ДЦП или шизофренией, имеющий сохранный интеллект, поймет. Они и поняли. Вчерашний праздник превратился в очередное страшное «ты не такой!» Не такой – в данном контексте не значит уважительное «Другой». Оно значит – урод, сумасшедший, псих…
Но если у автора есть собственное мнение? Неужели же он не имеет право его высказать? В конце концов, зачем тогда нам свобода слова? Знаешь, Читатель, я думаю, свобода слова – не только в том, чтобы вопить или язвить. Иногда она заключается в том, чтобы промолчать. Философ Мераб Мамардашвили как-то сказал, что свобода – это давание себе самому закона действия. Закона – не больше, не меньше. И тогда свобода заключается лишь в том, что ты САМ можешь выбирать собственные ориентиры, что ты САМ ставишь перед собой правила, САМ даешь себе обеты. А дав их, не сворачиваешь, не идешь на попятный ни с миром, ни с собой: кряхтя под невыносимой ношей свободы, несешь ее, имея лишь одну трудную радость: я не поступился собой. Все остальное – не свобода, а произвол под рубрикой «как того захочет мизинец на моей левой ноге». Вряд ли автор статьи дал себе зарок пинать слабого. Он об этом и не думал. Просто «повелся» на привычный легкий «пастишный» тон, не думая о том, что «красное словцо» (да и не такое, если честно, красное-то, весьма посредственное) может обернуться пакостничеством. Вот оно-то страшное – не подумал. Надо думать. А еще хорошо бы – и чувствовать.
И последнее. Не по сути – по порядку речи. Газета – великое дело. Великое – потому что автор выковывает свою аудиторию. Но его слово падает во взрыхленную уже землю. Эта «земля» всегда взрыхлена. И, увы, очень и очень по-разному. В форуме, развернувшемся на страницах электронной «Белгазеты» (в отличие от блогосферы: хороший оказался народ – белорусские блогеры), так вот, на сайте «Белгазеты» мнение «Падающего толкни» представлено более ярко и насыщенно, чем противоположное. Кто-то призывает возродить спартанский обычай сбрасывать «убогих» со скалы и именует всех, кто думает иначе «лицемерными куклами». Его всерьез тревожит генофонд нации. Кто-то взывает к милосердию: мол, этим жалким «существам» (привожу слово автора реплики) так плохо живется… По дальнейшей логике автора, лучше бы им совсем не жилось. Надо их того… не больно… сразу после рождения…. Обсуждается и вопрос о том, кто должен входить в комиссию по «умерщвлению» – врачи, юристы и т.д. Для торжества собственных идей приводится красивое слово «эвтаназия».
Знаешь, Читатель, я тоже за эвтаназию. Но эвтаназия – это не о том.
Это о том, что каждый имеет право решить, жить ли ему, страдая, или умереть. Сам решить. А не «заочная» комиссия. А если они сами не могут решить, может спросить меня автор реплики. Ну что ж. Тогда так тому и быть. Будут жить. Но решать за них их жизнь или смерть мы не имеем права. Иначе Юля с синдромом Дауна никогда не встретит своего рыцаря «Павила». Иначе они никогда не будут иметь шанса увидеть солнце, траву, снег. Порадоваться новогодней – пусть больничной – но елке.
Более того. Тогда и мы никогда не получим великого шанса. Шанса на милосердие.
Юлия Чернявская, ET CETERA
