Хуже самой тяжелой болезни может быть только болезнь в одиночестве. В начале весны в минскую больницу скорой медицинской помощи попал пенсионер с тяжелой черепно–мозговой травмой. С тех пор здесь и живет. В нейрохирургическом отделении. 9 месяцев. Хотя ему давно уже пора домой — в лечении он больше не нуждается. Выписать его могли уже через полтора месяца. Но из-за травмы у 61-летнего пенсионера психические нарушения: проблемы с памятью, вниманием. Он, как ребенок, непосредствен и безрассуден. Одного его не оставишь, нужен присмотр. У него есть дочь, которая прописана вместе с ним, но она уперлась: «Он мне не нужен, делайте с ним что хотите!» И даже паспорт его отказалась принести, чтобы оформить инвалидность. На телефонные звонки не отвечает, заказные письма не получает. Никто к старику не приходит, не навещает. Хотя вроде бы есть и дом, и родные… Причем это не исключительная ситуация. Увы, медики сегодня порой становятся заложниками вечного сюжета «Короля Лира». Дети и близкие бегут от ответственности за своих беспомощных родных, оставляя, бросая, забывая их на больничной койке.
В отделении неврологии БСМП тоже с марта лежит пациент лет пятидесяти. В среднем сроки лечения инсультов две–три недели. Курс реабилитации еще максимум 3 — 4 недели, и домой. Этот больной уже давно не нуждается в медпомощи и в том, чтобы над ним сидели 24 часа в сутки. Но он не ходит, его надо покормить, прибрать за ним, помыть… Да, у него есть престарелая мать и две сестры. Одна приходила в больницу, обещала, что заберет, но уехала в Россию, и больше о ней ни слуху ни духу. Другая — ухаживает за матерью и участвовать в судьбе брата не желает, врачам сказала: «Вы мне больше не звоните по этому вопросу, я не хочу!» Тем не менее не преминула обратиться с просьбой выписать ей доверенность на получение его пенсии по инвалидности. А получив отказ, больше не появлялась… В Кодексе о браке и семье написано, что трудоспособные дети должны ухаживать за своими беспомощными родителями. О сестрах–братьях ничего не сказано. Но сломленный болезнью пациент не считает себя покинутым.
— Навещают, — утвердительно кивает он. — Каждую неделю друзья приходят.
«Друзья» — это один посторонний человек, который ухаживал в больнице за своим родственником и проникся сочувствием к его одинокому соседу по палате. Теперь носит ему памперсы…
Такие пациенты в больнице — дело обычное. Они попадают сюда с инсультами, травмами, инфарктами, гипертоническими кризами. Вот только забирать их никто не собирается. Родным не до того, некогда. У всех «семья, работа, дети, маленькая жилплощадь». Или даже так: «Я еще молодая, одинокая мать, мне надо личную жизнь устраивать, зачем мне этот ужас дома видеть?» А речь–то не о тяжелых больных, а о стариках порой с рядовыми возрастными недугами. Они оказываются на попечении больниц потому, что их дети и внуки не желают им водички подать, лекарство принести и белье постирать. Брезгуют или не считают своим человеческим долгом. Врачи и медсестры заменяют пациентам родных: выслушивают, ухаживают, бегают по инстанциям, чтобы пристроить в интернат, оформляют документы. И этот процесс сейчас принимает массовый характер.
Эта почтенная старушка в токсикологическом отделении провела полгода. Переборщила с лекарствами, стало плохо, дети вызвали «скорую» и… забрали у нее ключи. Врачи пенсионерку привели в чувство, а выписать… не могут. Она причитает: «Домой хочу». А там двери не открывают, телефон все время в режиме автоответчика, к ней никто не приходит. Куда везти?
— При наличии семьи больница не может поместить больного в дом–интернат, — поясняет заместитель главного врача по оргметодработе БСМП Гражина Шейко. — Это должна решать семья, где лучше будет их родственнику — дома, с сиделкой, в интернате? Но семья не хочет этим вопросом заниматься. Мороки много. Забирают ключи, документы и не пускают домой. Им удобно, что близкий живет в больнице, присмотрен, накормлен, на полном государственном содержании.
Вот так из–за чужого эгоизма больницы превращаются в социальные учреждения. Когда пребывание там брошенных стариков затягивается на недопустимые сроки — полгода–год. К слову, один день в больнице обходится государству от 400 до 600 тысяч рублей. Еще дороже — в реанимации, откуда порой другого пациента не могут перевести в отделение, потому что койко–место занято беспомощным стариком, которого никто не забирает. И это экстренные высокотехнологичные отделения, которые всегда загружены под завязку и уж никак не рассчитаны на то, что здесь кто–то будет лежать годами! В неврологическом отделении № 3 на 60 коек в день моего визита находились 73 больных. В шестиместной палате реанимации — 8 человек. Скорая помощь не спрашивает, привозя экстренного больного, есть ли место или нет…
Вряд ли кто–то будет спорить с тем, что койко–место в большой больнице, занятое пациентом, которому нужна не медицинская помощь, а просто уход и поддерживающая терапия, — это как минимум нерационально. Но куда его выписать? Тем более лежачего? А как влиять на родственников, как привлечь их к ответственности? И кто этим должен заниматься? Лечащий врач, у которого 20 больных с инсультом?
Да, обязанность детей ухаживать и досматривать престарелых родителей закреплена законодательно. Но иногда их просто не найти. Они избегают общения, скрываются, думая, что это самый простой путь, чтобы ничего не делать и ждать, когда все само собой разрешится. А иногда еще и в претензии: дескать, на ноги больного не поставили, здравый ум старику не вернули, значит — не долечили. Не принимая в расчет то, что из 100 перенесших инсульт только 10 вернется к обычной жизни… И в итоге приходится медикам обращаться в милицию, прокуратуру, органы опеки и попечительства, чтобы те разыскали и как–то повлияли на нерадивых родственников, убедили их что–то предпринять. Ведь есть варианты: нанять сиделку, самому оформить пособие по уходу за инвалидом, оплатить содержание в доме престарелых, при необходимости передать под опеку хосписа…
— Рекорд нашего отделения — это пациент лет пятидесяти, который жил в больнице 4,5 года, — рассказывает заведующий неврологическим отделением № 3 Сергей Марченко. — Когда после очередного инсульта выяснилось, что он остался абсолютно беспомощным инвалидом, стали решать, кто ж его заберет домой и будет ухаживать. Вот тут–то и начался сериал… длиной в 1.565 койко–дней.
Дело в том, что поселить такого в интернат при наличии трудоспособных членов семьи можно только на платных условиях. Стоимость содержания — 3 млн. рублей в месяц — его пенсия не покроет. Был бы одинокий — тогда, конечно, полное государственное обеспечение. А у него двое взрослых сыновей от первого брака и дочь от второго, неофициального. Бывшая жена и дети открещивались: «Нам не нужен этот человек». А гражданская супруга, хоть все эти годы его и навещала, ухаживала, носила памперсы, забирать тоже категорически отказывалась. В итоге все затягивалось в бесконечные юридические и бюрократические петли. Впервые БСМП пришлось через суд решать вопрос… выписки пациента. Иск был признан обоснованным и удовлетворен: алименты с детей взыскали и только благодаря этому определили мужчину в интернат. Но разве это правильно, что врачи вместо лечебной работы вынуждены заниматься бумажной волокитой, устройством чьей–то судьбы?
— У меня нет времени ходить по судам, я хирург, мне надо жизни спасать людям в операционной, а не судиться с родственниками, объявлять их в розыск, — возмущен заведующий нейрохирургическим отделением Виктор Шкодик, показывая увесистую историю болезни покинутого старика, в которой копятся безответные письма дочери, прокуратуре, милиции. — Можно, конечно, долго рассуждать о том, заслужил или не заслужил пациент к себе такое отношение. Однако в одной ситуации на помощь приходят абсолютно чужие люди, соседи, бывшие жены–мужья, дети, с которыми много лет не общались. А в другой — родная дочь отказывается… Сколько раз случалось, когда мы больных привозили домой, а родственники, осведомленные о нашем приезде, к этому времени демонстративно закрывали двери и уходили. И мы возвращали пациента в больницу. Каждый год эти ситуации возникают. И решаются с трудом. Иногда с помощью уговоров, иногда — мер административного воздействия, привлекаем участковых. А порой человек просто в силу возраста, гиподинамии так и умирает в больнице.
В сельской местности открыто уже 108 больниц сестринского ухода, при областных и районных больницах — сестринские отделения. В Минске — пока одно такое отделение при 11–й городской клинической больнице. Всего 10 коек. Они всегда заняты. Некоторые пациенты лежат уже больше года. А в листе ожидания — полсотни человек, и эта очередь не двигается. За содержание в отделении сестринского ухода старики платят 80 процентов от пенсии независимо от ее размера. Естественно, никто не заинтересован забирать отсюда своих престарелых родителей. Какая альтернатива? Услуги сиделки по 28 долларов в сутки? Многим это не по карману. В следующем году в Минске откроет двери Больница сестринского ухода на ул. Красноармейской. Строится еще одно здание хосписа. Но, по мнению медиков, эти социальные койки разберут в мгновение ока. Ответственности от этого у близких и далеких родственников, внуков и внучатых племянников, невесток и золовок не прибавится.
Умереть дома в кругу семьи уже сегодня для некоторых — несбыточная мечта. Одиночество неспроста было названо болезнью XXI века. Найдется ли от нее вакцина?
Советская Белоруссия №5 (24388). Суббота, 11 января 2014 года.
Автор публикации: Мария КУЧЕРОВА
Фото: Александр СТАДУБ